Хренодерский переполох - Страница 32

– Ну? – вопросила хозяйка гостью строгим голосом стражника, поймавшего ловкого воришку за руку. – Чего дышишь, как пожарная лошадь? Если по делу, так говори сразу, а нет – нечего добрых людей от важных дел отвлекать. У самой небось ребенок дома сидит некормленый и муж без присмотра оставлен. Смотри, проведает ведьма и уведет твоего мужика. Он у тебя видный.

Алкефа судорожно вздохнула, схватила со стола кувшин холодного молока, выпила залпом и просипела оторопевшим от такого зрелища хозяевам:

– Там у ведьмы того…

– Чего – того? – еще больше нахмурилась Параскева, а у Панаса сердце гулко стукнуло, нервно подпрыгнуло и ухнуло куда-то в область пяток.

«Ну, все, – с тоской подумал он. – Проморгали ведьму. Вот и осиротели». И как в воду глядел.

– Ну, того… – неопределенно развела руками Алкефа, не находя слов для описания происшествия и оттого страшно тараща глаза.

– Ты толком говори, извергиня, – увещевала ее жена головы. – Чего того-то? Того-то оно разное бывает.

Алкефа примерно еще с минуту помучила хозяев неизвестностью, но потом собралась с силами и выдавила:

– Ухажер ентот Ликин ревнивый оказался – жуть. Не знаю, как проведал о том, что мы жениха Лике нашли, но меня чуть не задушил, а с ведьмою прямо не знаю, что сделал.

– Не знаешь, так и не говори, балаболка, – сказала, как отрезала, дородная супруга головы, а у самой внутри как-то неприятно захолодело.

Неужели из-за их стремления помочь одинокой девице ее странный поклонник побил бедняжку, а может, и того хуже? Ведьма ни за что не простит Хренодеркам такого скандала. А если она к тому же любит этого страшилу? Как говорится, любовь зла… Пораженная своим открытием Параскева нервно сглотнула и словно во сне вручила опешившему мужу свою скалку.

– Побудь пока на хозяйстве, – выдавила она и направилась к выходу, по пути чуть не опрокинув зазевавшуюся Алкефу.

Алкефа крутанулась на месте, как флюгер, взметнулся вокруг ног подол юбки с кружевом. Впрочем, селянка только на миг растерялась и тут же рванула вслед за женой головы. Сам Панас удивленно повертел в руках скалку и торжественно передал эстафету старшей дочке со словами отеческого наставления:

– Доненька, ты у меня уже большая, скоро переступишь порог родительского дома… – Скупая мужская слеза скатилась по обветренной щеке. Но тут на улице громко хлопнула за женщинами калитка, и Панас в страхе, что может не поспеть за быстрыми ногами лучшей половины человечества, вздрогнул, как пожарная лошадь от удара колокола, и был вынужден прервать свое лирическое отступление. – Короче, держи. Остаешься за старшую.

Девушка хотела было что-то возразить, но головы и след простыл – только стукнула калитка перед домом. Доненька была девушка высокая и статная, носила косу до пояса и не без основания гордилась собольими бровями, затейливо расшитой рубашкой и широкой добротной юбкой, сшитой из собственноручно вытканного и выкрашенного корнями конского щавеля льна. Она сразу смекнула, чем завтра ей обернется сомнительная честь остаться старшей на хозяйстве. Подружки наверняка уже помчались на место драматических событий, а потом дружно задерут носы и станут с невыносимым высокомерием обсуждать события, свидетелями которых стали, в то время как Доненьке останется кусать губы с досады. Поэтому старшая дочка головы разрешила проблему легко, можно сказать, непринужденно. Она торжественно передала скалку средней сестре Ксанке:

– Ты уже взрослая. Остаешься за старшую.

И галопом рванула в сторону леса. Средняя дочка головы была младше старшей на два года и в Хренодерках справедливо слыла кладезем разнообразных проказ и шалостей. Своим острым умом, привыкшим к планированию различных каверз, одна другой хлестче, Ксанка быстро поняла, что большинство жителей села, за исключением неходячих и отлучившихся в соседнее село, будут на поляне у ведьмы. Ее же отсутствие нанесет непоправимый урон репутации озорницы, не говоря уж о том, что она, скорее всего, обгрызет все ногти до самых локтей от желания взглянуть хоть одним глазком на происходящее. Так как времени на выдумку чего-то нового не осталось, средняя дочка головы не стала изобретать колесо заново, а просто вручила символ власти меньшей Ареске, буркнула:

– Теперь за старшую ты, не балуйся, – и вихрем умчалась со двора.

Младшая дочка сначала возгордилась, представив, как ей будут завидовать соседские девчонки, когда узнают, что ее, четырехлетнюю, считают достаточно взрослой, чтобы оставлять одну на хозяйстве, но тут она увидела, как малышня гурьбой потянулась в сторону леса, и загрустила. Ее осенила замечательная мысль перепоручить почетную обязанность кому-нибудь еще, но вот беда, больше детей у Панаса Залесского не было, и передать скалку было некому. Она попыталась всучить своеобразный жезл власти пятнистой кошке Муське, но ловкая охотница на мышей широкого жеста не оценила. Пушистая любимица восприняла скалку в руках девчушки как кару за украденные на днях сливки и с громким мявом кинулась под печку. Сколько Ареска ни выманивала кошку посулами мяса и сыра, в ответ та только шипела, сверкала янтарными глазами и ни за что ни соглашалась вылезти наружу. В сердцах девочка топнула маленькой ножкой, пухлые губки задрожали от обиды. Она хотела было разрыдаться, но тут ее взгляд упал на стопку ароматных, поджаристых блинов, щедро сдобренных сливочным маслом, и мисочку густой сметаны. Взгляд Арески из трагического сразу стал хитрым и довольным. Вдоволь наесться блинами с пылу с жару, щедро намазывая их сметаной, показалось очень хорошей идеей. Пусть полный желудок не компенсировал ее отсутствие на поляне, но как утешение вполне годился.